Милгрим кивнул и принялся разглядывать толпу пешеходов в Сохо – она всегда его занимала.

– Они ждут, – напомнил Рауш.

Милгрим вслед за ним вошел в помещение «Синего муравья». Рауш приложил свой бейдж к стальной пластине, и дверь – двухдюймовая плита зеленоватого стекла – беззвучно открылась.

Вестибюль походил одновременно на очень дорогую частную школу искусств и на правительственное оборонное учреждение, – по крайней мере, как воображал их Милгрим. Люстра из тысячи очков с диоптриями отлично вписывалась в образ частной художественной школы; труднее сказать, что создавало впечатление Пентагона (или Уайтхолла?). Пять или шесть плазменных экранов демонстрировали последние достижения «Синего муравья», по большей части рекламные ролики европейских и японских автомобилей с бюджетом побольше иных полнометражных кинокартин; под ними двигались люди с такими же бейджами, как у Рауша. Их носили на шее на лентах разных цветов, иногда – с повторяющимся логотипом бренда или проекта. Пахло очень хорошим кофе.

Милгрим послушно смотрел на красный крест за стеклом бюро пропусков, пока глазок камеры медленно двигался в квадратном окошке, словно некое техническое устройство в террариуме. Фотография, которую ему вручили через минуту, была в очень низком разрешении и на ядовито-салатовой ленте без всяких логотипов. Как всегда, у него возникло смутное подозрение, что по крайней мере одно из назначений бейджа – служить мишенью, буде возникнет такая надобность.

– Кофе, – сказал он.

– Нет, – ответил Рауш, – они ждут.

Однако Милгрим уже шел к стойке с кофе – источнику дивных запахов.

– Маленький капучино, пожалуйста, – обратился он к баристе – блондинке с ежиком чуть длиннее, чем у Рауша.

– Они ждут, – нетерпеливо повторил Рауш с нажимом.

– Мне надо будет говорить. Без кофе никак, – ответил Милгрим.

Блондинка налила кофе в белую чашку, взбила молоко и изобразила им аккуратное сердечко, как с валентинки.

– Спасибо, – сказал Милгрим.

В лифте на четвертый этаж Рауш беззвучно исходил нетерпением. Милгрим был занят главным образом тем, чтобы ровно держать блюдце с чашкой.

Двери лифта открылись. За ними стояла Памела Мэйнуоринг. Милгриму подумалось, что вся она, начиная с великолепной челки на платиновых волосах, – идея зрелой женщины в представлении порнографа с очень хорошим вкусом.

– С возвращением, – сказала Памела, не замечая Рауша. – Как Южная Каролина?

– Все хорошо. – Милгрим (красный картонный тубус в правой руке, чашка с капучино в левой) чуть приподнял тубус. – Привез.

– Отлично. Идемте.

Милгрим прошел за нею в длинное помещение с большим конференц-столом посередине. Бигенд сидел за дальним концом стола, спиной к окну. В первый миг Милгрим подумал, будто там что-то не так с компьютером, потом сообразил, что кобальтово-синее пятно – это костюм Бигенда.

– С вашего позволения, – сказала Памела.

Она взяла тубус и передала любимице Милгрима в модельерской команде Бигенда – молодой француженке, которая на сегодняшнее заседание пришла в шотландской юбке и кашемировом свитере.

– Фотографии есть? – спросила Памела.

– В сумке, – ответил Милгрим.

Покуда сумку ставили на стол и открывали, на окнах бесшумно опустились автоматические жалюзи. Сверху зажглись лампы, Милгримовы кальки аккуратно развернули на освещенном столе. Фотоаппарат, лежавший в сумке поверх одежды, теперь передавали вдоль стола из рук в руки.

– Ваше лекарство, – сказала Памела, вручая ему упаковку.

– Прошу садиться, – произнес Бигенд, вставая.

Милгрим сел справа от Памелы. Кресла были суперэргономичные, то ли швейцарские, то ли итальянские. Соблазн понажимать торчащие из-под сиденья рычажки был очень велик, но Милгрим сдержался.

– Похоже на бундесверовскую натовскую форму, – заметил кто-то. – Штанины – типичные пятьсот первые «ливайсы».

– Но не верх, – возразила девушка в шотландской юбке и кашемировом свитере. – Двух защипов нет, посадка ниже.

– Фотографии, – произнес Бигенд (он стоял у француженки за спиной).

На плазменном экране в полутьме лондонского конференц-зала появилась бирюзовая пластиковая стойка семейного ресторана «Предместье» и на ней – штаны цвета «койот».

– Карманов для наколенников нет, – произнес молодой человек, американец.

– Нам сообщили, у них новая система крепления наколенников, – с медицинской серьезностью проговорила француженка. – Но я ее здесь не вижу.

Все молча смотрели на меняющиеся слайды.

– В какой мере они тактические? – спросил Бигенд, когда первая фотография появилась во второй раз. – Это модель для контракта с министерством обороны?

Тишина. Затем:

– Уличная одежда.

Говорила французская девушка, и говорила уверенно.

– Если это для военных, то не для американских, – добавила она.

– Он сказал, нужны ластовицы, – вставил Милгрим.

– Что? – мягко спросил Бигенд.

– В шаговом шве. Чтобы не тянули при спуске дюльфером.

– Вот как, – сказал Бигенд. – Отлично. Просто отлично.

Милгрим осторожно отпил первый глоток кофе.

7

СВЧ-пушка на Фрит-стрит

Бигенд рассказывал свою историю в людном тапас-баре на Фрит-стрит (у Холлис было смутное ощущение, что она здесь не первый раз). История была о том, как кто-то с помощью СВЧ-пушки сжег чужой диск в соседнем здании в Москве. Пока что хорошего в ней было только то, что Бигенд называл жесткий диск винчестером и Холлис рисовалась уже совсем киношная картинка с пушками и ковбойскими ружьями. СВЧ-пушка, объяснил Бигенд, – генератор, который помещается в рюкзаке и вырабатывает шестнадцатимегаваттные импульсы. Холлис вдруг испугалась, что это такой мужской юмор и закончится история тем, что кого-то нечаянно поджарили через стену.

– Пострадали ли животные при создании этого анекдота? – спросила она.

– Я люблю животных, – объявил Милгрим, американец, с которым Бигенд познакомил ее в «Синем муравье». Сказано это было удивленно, как будто Милгрим обнаружил за собой любовь к животным только сейчас; имени его Бигенд не назвал, только фамилию.

После того как Клэмми затолкал белый пластиковый пузырек Колд-FX в карман узких «хаундсов» и вышел из «Старбакса» под ненадолго проглянувшее солнышко (он решил вернуться в студию), Холлис немного постояла на мокром Голден-Сквер, затем – бесцельно, как уверяла себя, – побрела по Аппер-Джеймс в сторону Бик-стрит. Справа за первым перекрестком она увидела здание «Синего муравья» в точности там, где помнила, и вдруг поняла, что тайно надеялась не обнаружить его на месте.

Она нажала кнопку домофона. «Да?» – ответили круглые дырочки над кнопкой.

– Холлис Генри, к Губерту.

Дырочки поинтересовались, назначена ли ей встреча.

– Нет.

Толстая стеклянная дверь открылась почти мгновенно. За ней стоял симпатичный бородатый мальчик в спортивной вельветовой куртке по виду заметно старше него.

– Меня зовут Джейкоб. Мы пытаемся его разыскать. – Он протянул руку.

– Холлис.

– Заходите, пожалуйста. Я фанат «Ночного дозора».

– Спасибо.

– Хотите кофе, пока ждете?

Он указал на подобие караульной будки в искусно состаренную диагональную желтую и черную полосу. В будке очень коротко стриженная блондинка начищала кофемашину, похожую на гоночный автомобиль.

– Из Турина, – похвастался Джейкоб. – Три сотрудника фирмы приезжали ее устанавливать.

– Разве меня не должны сфотографировать? – спросила Холлис.

Когда они первый раз пришли подписывать контракт, Инчмейла здорово разозлила здешняя система безопасности.

Тут телефон в правой руке Джейкоба заиграл «Ящик 1 из 1», самую ее нелюбимую дозоровскую песню. Холлис сделала вид, будто не замечает.

– В вестибюле, – сказал Джейкоб в телефон.

– Давно вы в «Синем муравье»? – спросила Холлис.

– Два года. Я, вообще-то, работал над вашим роликом. Мы были совершенно убиты, когда он не пошел. Знаете Дэмиена?